Эволюция Бога: почему мы видим то, что готовы увидеть

В начале было Слово. А после него — долгая, мучительная и кровавая история его человеческого толкования. Один из самых глубоких разломов, проходящих через веру, культуру и даже популярную психологию, — это видимое противоречие между двумя ликами единого Бога. Бог Ветхого Завета предстает грозным владыкой, повелевающим истреблять народы и ниспосылающим кары. Бог Нового Завета — это отец, воплотившийся в Иисусе из Назарета, чтобы говорить о любви к врагам и прощении до седмижды семидесяти раз. Это противоречие стало удобной точкой отсчета для скептиков и мучительной занозой для верующих.

Но что, если проблема не в природе Божественного, а в ограниченности нашей собственной оптики? Что, если мы смотрим на древние тексты через призму современного либерального гуманизма и удивляемся, почему картина кажется искаженной? Жестокие заповеди о заклятии Иерихона или амаликитян шокируют современного человека. Однако они перестают выглядеть абсолютно иррациональными, если поместить их в соответствующий исторический и культурный контекст — мир жестоких ближневосточных культов, где ритуальное детоубийство было распространенной практикой, а выживание небольшого племени зависело от жесткой самоидентификации и обособления. В этих условиях строгие законы могли быть не божественным произволом, а суровой необходимостью выживания.

Возникает и другой, более острый вопрос: а не является ли часть этих повествований попыткой оправдать собственные, чисто человеческие акты агрессии и экспансии? Не творили ли люди насилие, а затем облачали его в риторику божественного приказа? Механизм этот, увы, универсален и знаком нам по новейшей истории. Любая власть, любая идеология стремится сакрализовать свои действия, найти им высшее оправдание. Древний человек не был исключением. Он мог искренне верить, что его победа в битве — это прямая воля его Бога, а значит, уничтожение врагов есть акт служения.

Однако было бы ошибкой видеть в Священном Писании лишь хронику человеческой жестокости, прикрытой божественным именем. Гораздо более глубокая и занятная идея заключается в том, что мы наблюдаем не изменение Бога, а медленную многовековую эволюцию человеческого сознания, его способности постигать трансцендентное. Бог неизменен (если о нем вообще так можно выразиться), но способ Его явления людям зависит от их готовности это явление принять и понять.

Представьте себе великого учителя, который общается с ребенком. Он не начинает с лекций по квантовой механике. Он говорит на языке правил и запретов: «не суй пальцы в розетку», «делись игрушками». Это — Ветхий Завет, педагогика Закона. Его цель — базовое выживание и формирование морального контура. Но по мере взросления ребенка учитель раскрывает более сложные, глубокие истины: о ценности внутреннего выбора, об ответственности, о любви как основе мироздания. Это — Новый Завет, педагогика Благодати.

Человечество в массе своей духовно росло. От сознания раба, следующего закону из страха перед наказанием, к сознанию сына, творящего добро из любви. От идеи племенных богов к вере в единого и всемилостивого. Пророки Ветхого Завета — Иеремия, Осия, Исаия — уже прорываются к этому пониманию, провозглашая, что милость Бога выше, чем жертвы и храмовые процедуры. Но лишь ко времени прихода Христа почва оказывается достаточно подготовленной, чтобы принять эту радикальную идею в ее полноте: что суть Бога не гнев и обладание человеком, а любовь.

Это не значит, что Бог «стал» добрым. Это значит, что человечество, пройдя через горнило истории, закон и пророков, наконец-то оказалось способным — через своих самых продвинутых мистиков и учителей — родить и вместить эту мысль. Это был квантовый скачок в религиозном сознании.

Таким образом, Писание предстает перед нами не как инструкция, данная раз и навсегда, а как захватывающая хроника божественно-человеческого диалога и взаимодействия. Это дневник нашей коллективной души, в котором есть страницы, написанные кровью и страхом, и есть страницы, озаренные светом любви. И главный вопрос, который оно задает нам сегодня, звучит так: готовы ли мы, с нашим современным знанием, принять всю сложность этой истории, не списывая ее на простые оправдания? Признать, что в ней есть и наше темное прошлое, и наш высший потенциал? Ответ на этот вопрос определит, останется ли Бог для нас архаичным памятником прошлого или живым собеседником в вечном поиске истины. И кто знает, какие еще открытия и откровения ждут нас впереди?..

-ДВ