Богословие. Рождество

Мы все еще живем в тени Вифлеемской ночи

Цикл «Богословие Современности». Выпуск 6. Автор — Дмитрий Ватуля.

Мы празднуем то, чего первые христиане не праздновали три века. В этом парадоксе — ключ к пониманию сути Рождества. Сегодня, когда огни гирлянд мерцают везде, где только можно, стоит отстраниться от мишуры — вертепов, украшений, постановок, банкетов и даже самой даты 25 декабря — и вглядеться в бездну того исторического и духовного разлома, который обозначило это событие. Речь не о уютной сказке, а о тектоническом сдвиге в основании человеческой цивилизации.

История: то, чего не было

Рождество как праздник отсутствует в Новом Завете. Евангелие от Марка, самое раннее, начинается с Крещения взрослого Иисуса. Павел не упоминает о рождении. Лишь Матфей и Лука, писавшие позже, приводят скупые, противоречивые и богословски насыщенные повествования о Вифлеемских событиях. Ни звезды, ни волхвов, ни яслей у других авторов нет. Первые христиане не знали праздника Рождества. Их взгляд был устремлен вперед — на Воскресение и Второе Пришествие. Пасха была единственным центром года.

Это разнообразие новозаветных свидетельств поучительно. У нас есть разные, не сводимые в единый репортаж, описания. Лука дает историко-богословский нарратив с переписью, пастухами и славословиями; Матфей — драму с волхвами, звездой и бегством в Египет. Марк не знает истории рождения вовсе, начинает с выхода взрослого Иисуса на проповедь. А Иоанн заменяет историю философским гимном: «Слово стало плотью». Уже здесь, в самом каноне, заложена множественность восприятия. Это не ошибка, которую нужно «исправить», а особенность. Разным людям, в разные эпохи и в разных культурах, необходимо разное. Кому-то нужна трогательная, человеческая история — для них Лука. Кому-то — символ откровения для всех народов. Для них Матфей. Кому-то история рождения неважна в принципе, а важен только космический масштаб свершившегося — для них Иоанн. А для кого-то, как для первых читателей Марка, всё решает публичная жизнь, смерть и воскресение, а рождественские ясли — позднейшая неизвестная им подробность.

И это нормально. Праздник, который мы знаем, — это поздний синтез, попытка соединить нарративы. Но его глубинная сила в том, что он допускает разные точки входа. Можно не праздновать Рождество, игнорируя его как исторический факт, но при этом жить в парадигме ценности личности, рожденной Воплощением. Можно обожать вертеп и колядки, не задумываясь о богословии Логоса. А можно, отринув и то, и другое, сосредоточиться на чистой идее: в мир вошло нечто, что изменило сам способ бытия человека в истории. Евангельский канон, в своей мудрости, легитимизирует все эти пути. Он показывает, что суть не в единообразии памяти, а в разнообразии отклика на одно центральное заявление: Бог здесь, с нами. Как именно мы приходим к осознанию этого — через историю, догмат или этику — вопрос второстепенный.

Почему? Потому что рождение — еще не откровение. Младенец — не спаситель. Событие в Вифлееме обрело смысл только в свете Голгофы и пустой гробницы. Лишь когда пыль гонений начала оседать, а Церковь осмелела, возник вопрос об истоках. Дата 25 декабря была выбрана не по историческим записям (их не существует), а как богословский ответ. В Римской империи в этот день отмечалось «Рождение Непобедимого Солнца» (Dies Natalis Solis Invicti) после зимнего солнцестояния. Христиане, намеренно или нет, предложили иную парадигму: рождается не космическое светило, а Тот, Кто есть «Свет миру». Это был акт культурного замещения и глубокого переосмысления.

Эволюция смысла: от общины к вселенной

Что значило Рождение для учеников Иисуса? В ретроспективе — исполнение древних мессианских пророчеств. Приход долгожданного «Сына Давидова», который освободит Израиль. Но их понимание было узконациональным и политизированным, что и привело к разочарованию: Младенец вырос в проповедника, не поднявшего меча против Рима.

Уже к концу I века, с выходом проповеди за пределы иудейского мира, смысл начал расширяться. Для язычников — греков, римлян, сирийцев — пророчества о Давиде были пустым звуком. Им нужно было иное. И его дал автор Евангелия от Иоанна, не упоминающий ни Вифлеема, ни яслей. Его пролог — не история, а метафизический манифест: «В начале было Слово… и Слово стало плотью». Здесь — квинтэссенция. Бог, понимаемый как вечный, непостижимый Логос (Разум, Смысл, Слово-Принцип вселенной), воплотился в конкретной человеческой жизни, в ее хрупкости и боли.

К IV-V векам, в горниле ожесточенных христологических споров (арианство, несторианство), эта мысль была отточена до догмата. Речь шла не просто о рождении святого человека, а о парадоксе: неслиянного и нераздельного единства вечного Бога и смертного человека в одной личности — Иисусе Христе. Рождество стало точкой, где бесконечность пересеклась с конечностью. Это был интеллектуальный и духовный взрыв, определивший развитие мысли.

Цивилизационный разлом: время, личность, материя

Рождество, осмысленное как Воплощение, стало реальным историческим переломом по трем осям.

1. Ось времени. Античный и языческий мир жил в циклическом времени: вечное возвращение сезонов, мифов, империй. История не имела цели, лишь повторялась. Воплощение ввело в мир стрелу линейного уникального времени. Оно дало истории начало (Творение), центр (Воплощение) и цель (Царство Божье). Даже мы в секулярном мире мысленно живем в этой парадигме «прогресса», «развития», движения к некой цели — все это отголоски христианской теологии истории, запущенной Рождеством.

2. Ось личности. Античность ценила героя, гражданина, мудреца. Но безусловной, неотъемлемой ценности каждой конкретной человеческой жизни — от императора до раба — не знала. Если Бог принял человеческую природу во всей ее полноте, то каждый человек обрел невиданное достоинство. Христос родился не как царь, а как беззащитный ребенок в семье беженцев. Это обесценивало все земные иерархии. Отсюда, через долгие века, вырастут идеи прав человека, гуманизма, отмены рабства.

3. Ось материи. Гностики и многие философы презирали материю как темницу духа. Если Бог стал плотью, значит, материальный мир — не зло, не иллюзия, а достойная сфера Божьего присутствия. Это реабилитировало тело, природу, труд, творчество. Это, как ни парадоксально, создало почву для развития науки как изучения Богом созданного и Им же освященного мира.

Мы ВСЕ живем в свете Рождества

Вы можете быть атеистом, агностиком, последователем иной религии. Но вы дышите воздухом цивилизации, сформированной этой доктриной. Ваша вера в ценность личности, в возможность прогресса, в то, что страдание и несправедливость — это проблемы, а не норма, ваше ощущение, что история куда-то движется — все это генетический код мира, вскормленного богословием Воплощения.

Секулярный гуманизм — это часто христианская антропология, от которой отпилили метафизический фундамент. Наша этика, наше право, наше искусство, даже наша экологическая повестка (забота о творении) несут в себе глубокий отпечаток той идеи, что «Слово стало плотью» и обитало с нами. Мы живем в пост-христианском мире, но его координаты заданы в Вифлееме.

Вера и факт: где встречается реальность?

Последний и самый жесткий вопрос. Если исторические детали туманны, а Евангелия — не репортажи с места событий, то в чем сила Рождества? Оно имеет значение только потому, что ведет к вере в Христа как Спасителя. Иначе это просто трогательная история о бедной семье, которую культура попсово раздула до небес.

Здесь — главная развилка. Богослов скажет: важно не столько фактологическое «как» (родился ли именно в пещере, была ли звезда), сколько метафизическое «что». «Что» — это утверждение: уникальное слияние божественного и человеческого произошло внутри истории. Это заявление либо ложно, либо истинно. Его нельзя доказать архивными находками. Оно требует веры.

Но эта вера — не иррациональный прыжок во мрак. Она — ответ на предлагаемый опыт. Опыт встречи с Богом, который открывается не как грозная сила «где-то там», а как «Эммануил» — «с нами Бог». Воплощение означает, что Бог познаваем в лице Иисуса из Назарета: в его словах, поступках, страдании, любви. Встреча происходит не с абстрактной силой, а с Личностью, чей образ сохранили тексты и опыт Церкви. Реальный факт Рождества важен как исторический якорь: если Воплощение — миф, то и наша вера в уникальность и спасение любой конкретной человеческой жизни — миф. Но сам факт, без последующего опыта узнавания Бога в Христе, мертв и не имеет смысла.

Поэтому, снимая мишуру легенд, яслей, волхвов, звезд и прочего, мы упираемся в угловой камень истории: вечный Логос вошел в поток времени. Это либо величайшая истина, перевернувшая мир, либо величайшая иллюзия, которая, тем не менее, перевернула мир. Третьего не дано.

Вифлеемская ночь — это не просто воспоминание. Это напоминание о том, в каком мире мы на самом деле живем: в мире, который однажды был пронизан присутствием Бога, сошедшего в самую его гущу. От этого заявления нам никуда не деться. Даже отказываясь от него, мы отталкиваемся от него. Мы все еще, сознательно или нет, меряем свою жизнь светом той звезды, которая, по слову поэта, может быть, и не всходила на небе, но без которой немыслимо наше небо.

Есть и еще одна, чисто практическая правда, которую стоит признать. Ранние христиане, не празднуя Рождества, были свободны от него. Когда праздник, наконец, укоренился, он быстро стал не просто литургическим воспоминанием, а социальным императивом. В христианских империях, царствах и государствах, включая Святую Русь, празднование превращалось в долг, в элемент лояльности, в маркер своей принадлежности к «правоверному» большинству. Рождественское богослужение было обязательным, а его игнорирование могло стать признаком инакомыслия.

Сегодня, в секулярном мире, ситуация парадоксально вернулась к раннехристианской свободе, но на новом витке. Никто не обязан праздновать Рождество. И это — благо. Это очищает праздник от принуждения и позволяет ему быть тем, чем он должен быть: свободным откликом на весть. Хотите — празднуйте в церкви, за семейным столом, в тишине сердца. Не хотите или не чувствуете в этом смысла — ваш выбор заслуживает такого же уважения. Не стоит смотреть косо на тех, для кого эта дата (25 декабря или 7 января) не значит ничего. В конце концов, для самого ядра христианской веры абсолютно значим Воплощенный Христос, распятый и воскресший. Этот факт — краеугольный камень. А форма и интенсивность празднования Его рождения — вопрос личного предпочтения, традиции и культурного выбора. Историческая правда в том, что обязанность праздновать Рождество была временным наслоением. Свобода — ближе к изначальной сути.

— ДВ