Всё, что мы называем злом, кажется надрывом в ткани бытия. Проколом в смысле. Неуместностью. Мы сталкиваемся со злом как с чем-то не только болезненным, но и абсурдным - в мире, который, как нам хочется верить, кем-то любим, кем-то удерживается. Почему тогда не удерживается зло? Почему умирают дети, предают друзья, разрушаются города и судьбы? Почему в мире, где поёт соловей, кто-то всегда кричит от пытки?
Это не просто философский вопрос. Это - рана. Рана бытия, которая болит особенно у тех, кто всё ещё пытается верить в смысл. Верить в Бога.
Зло - не всегда то, что мы делаем. Иногда это то, что происходит с нами. А иногда - то, чему мы позволяем происходить. Его формы бесконечно разнообразны, но есть в них что-то общее - некий надлом, нарушение гармонии, как фальшивая нота в тонко настроенной мелодии. И всё же она звучит. Не исчезает.
Когда мы смотрим на природу, мы не находим в ней зла как такового. Волк ест ягнёнка — это трагедия для ягнёнка, но не моральный выбор волка. Ураган сносит приют - это беда, но не грех. Зло возникает только тогда, когда появляется человек. Мы - его условие. Не в смысле, что мы его изобрели, а в том, что мы - те, кто способен его распознать.
Чтобы увидеть зло, нужно знать, что такое добро. Чтобы сказать “это ужасно”, нужно, чтобы где-то в нас звучало “а вот так должно быть - светло, по-настоящему, по-человечески”. Мы называем жестокость злом, потому что знаем, что есть нежность. Мы плачем от предательства, потому что верим в верность. Мы мучаемся от одиночества, потому что где-то в памяти души - прикосновение, общность, дом.
Добро и зло определяются не в отвлечённой системе координат, а в нас самих. Человек - зеркало, в котором вдруг отразилась темнота. Потому что в нас есть свет. Зло - то, что ломает свет, извращает образ. Зло - не просто отсутствие добра. Это, как писал Августин, извращённое добро. И потому оно так болезненно узнаётся. Оно искажает то, что в нас когда-то было цельным.
Самое сложное - признать: это зло не только вне нас. Оно во мне. Я способен на равнодушие. Я умею молчать, когда надо говорить. Я прохожу мимо. Я раню словом. Я лгу - не всегда другим, чаще себе. И это тоже часть мира. И этот мир не проклят, не отвергнут. А всё ещё любим.
Вот в этом и тайна. Не в том, чтобы объяснить, почему существует зло, а в том, чтобы удержаться в мире, где оно есть. Не сойти с ума от абсурда, не ожесточиться, не стать его продолжением. Оставаться способным на сострадание, на трепет, на доверие. Уметь сказать “да”, зная, что за этим “да” - тысячи потерь, надломов, “почему”. И всё же - сказать. Всё же - жить.
Потому что мир - не только трагедия. Он - место отклика. Место любви. Где звучит Моцарт, где мать берёт за руку умирающего ребёнка и поёт ему, чтобы он не боялся. Где люди вытаскивают других из-под завалов. Где мы молчим не из страха, а из уважения. Где иногда, сквозь страх и боль, пробивается смех. Нежность. Надежда.
И, может быть, именно потому, что здесь есть зло, любовь здесь - не просто эмоция, а выбор. Сопротивление. Свет, не несмотря на тьму, а в ответ на неё.
Зло - это не то, что можно объяснить. Оно остаётся абсурдом. Но в этом абсурде рождается настоящее. Потому что, как писал Бердяев, “свобода страшна, но без неё невозможна любовь”. И если в этом мире возможна любовь - значит, в нём не всё потеряно.