Тишина. Не та благоговейная тишина храма перед началом службы, а другая. Гулкая, бездонная. Тишина пустого космоса, в котором кружится наша пылинка-планета. Тишина, в которую мы взываем веками, тысячелетиями. Молитвами, ритуалами, слезами отчаяния и криками ярости. Ответа нет. Только эхо нашего собственного голоса, возвращающееся из безмолвной темноты. Бог, если Он есть, прячется. Или, что куда вероятнее и страшнее, Его просто… нет.
Мы оглядываемся на историю. Огненные купины, расступившиеся моря, голоса с небес, пророки, вещающие от имени Всевышнего. Явления, которые когда-то казались неопровержимыми доказательствами Присутствия. Но чем дальше, тем призрачнее эти тени. Они остались в свитках, в преданиях, в вере других людей, в другую эпоху. Для нас, живущих под холодным светом науки и в тени Освенцима, ГУЛАГа, бессмысленных детских смертей от рака или в разбомбленных подвалах, эти древние чудеса кажутся сказками. Красивыми, утешительными, но сказками. Наше время – время радикального молчания. Небеса не говорят. Не разрываются ангельскими трубами. Не являют знамений, которые нельзя было бы списать на совпадение, психологию или физику.
И тогда возникает самый простой, самый убийственный для веры вопрос: а что, если мы Его просто выдумали?
Что, если этот грандиозный миф о Творце, Судье, Спасителе – лишь продукт нашего испуганного, ищущего смысла разума? Машина эволюции, наш мозг, запрограммирован искать паттерны, причинно-следственные связи. Столкнувшись с хаосом природы, с жестокостью бытия, с непостижимостью собственного сознания и неминуемостью личного исчезновения – смертью – что нам оставалось? Придумать Великого Архитектора. Наделить Его чертами идеального Отца, Судьи, Царя. Спроецировать в небо наши самые сокровенные надежды на справедливость (которая так редко торжествует здесь), на бессмертие (которого так отчаянно хотим), на осмысленность (которую так трудно найти в потоке случайностей). Бог как глобальный психологический костыль. Коллективная иллюзия, позволяющая не сойти с ума от осознания нашей космической ничтожности и неизбежного конца.
Эта гипотеза невероятно убедительна в своей простоте и жестокости. Она объясняет все. И молчание Небес – потому что отвечать некому. И разнообразие религий – разные племена придумывали себе разных богов по своему образу и подобию. И неисполненные молитвы – обращаемся в пустоту. И страдания невинных – нет всемогущего Отца, который мог бы их остановить; есть лишь слепая игра материи, энергии и эволюции. Теодицея, этот неразрешимый для веры вопрос "Почему зло, если Бог благ?", рассыпается в прах. Нет Бога – нет проблемы. Есть просто жестокая, бессмысленная реальность.
Наука методично отвоевывает пространство у чуда. Гром – не гнев Зевса, а колебания воздуха. Болезнь – не наказание за грехи, а сбой в биомеханизме. Жизнь – не божественное дуновение, а результат химических реакций в первобытном бульоне. Каждый шаг научного познания – это шаг прочь от необходимости в гипотезе Бога. Мы все лучше объясняем "как", и все менее нуждаемся в "Кто" или "Зачем". Огромная, непостижимая Вселенная прекрасно обходится без Создателя. Она просто есть. Хаотичная, величественная, равнодушная.
Что тогда остается нам? Одиноким пылинкам разума, затерянным в этой безразличной громаде?
Остается мужество смотреть правде в глаза. Признать: вероятно, мы одни. Никто не услышит нашего вопля в пустоту. Никто не даст гарантий справедливости – ни в этой жизни, ни в несуществующей следующей. Смерть – это конец. Окончательный, бесповоротный. Смысл – не дан свыше, а наше собственное, хрупкое и временное, творение. Мы должны создать его сами, из того, что есть: из любви к близким, из страсти к познанию, из творчества, из борьбы за лучшее здесь и сейчас, из простого человеческого достоинства перед лицом абсурда. Это не "высший смысл", а наш собственный, земной, смертный. И в этом – его ценность. Он наш. Мы не исполняем чужую волю, мы пишем свою, зная, что чернила кончатся.
Этика – не божественная заповедь, а наш трудный выбор и договор. Добро, милосердие, справедливость – не потому, что так велел Бог, а потому, что так должно быть. Потому что это делает совместное существование в этом холодном мире чуть менее невыносимым. Потому что в сострадании к другому страдающему существу – единственное реальное искупление, доступное нам. Ответственность за мораль ложится тяжело и полностью на наши плечи. Нет Судьи на небесах – судить будем сами себя и друг друга.
Молчание мира – это не тайна, не знак, не испытание веры. Это просто факт. Фундаментальное условие нашего существования. Мы кричим в бездну, и только наше эхо отвечает нам. Но, возможно, в этом эхе – не только отчаяние, но и странное освобождение. Освобождение от ожидания чуда, от страха вечного осуждения, от поиска невидимых смыслов. Мы остаемся наедине с собой, с другими людьми, с этой прекрасной и ужасной планетой. И этот миг, этот единственный, сиюминутный, скоротечный миг бытия – это все, что у нас есть.
Стоит ли тогда тушить костры надежды на небесное спасение? Возможно. Но разжигать маленькие, земные огоньки человечности, разума, солидарности и творчества – стоит даже в самой глухой тьме. Не потому, что они осветят путь к Богу, а потому что они согреют нас самих и тех, кто рядом, в нашем кратком путешествии по безмолвной вселенной. Это не надежда. Это упрямое, хрупкое, чисто человеческое достоинство существования вопреки всему. Наша последняя и единственная крепость перед лицом вечного Молчания.
Все это было бы именно так. Безупречно логично. Невыносимо тяжело и... окончательно. Если бы не...
...Если бы не этот странный, сбивающий с толку скол в истории. Если бы не конкретный человек, в конкретное время, в захолустной провинции великой империи. Если бы не его слова, полные немыслимой дерзости, и его смерть, исполненная немыслимого позора. Если бы не его крик, разорвавший тишину не менее страшно, чем наше собственное отчаяние: "Элои, Элои! ламма савахфани?" – "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?"
Если бы не... Христос.
Не доктрина. Не церковь. Не богословие. А именно Он. Этот распятый неудачник, в агонии вопрошающий о том же самом молчании, что и мы. Этот парадокс: Человек, объявивший себя единым с Отцом, умирающий с чувством абсолютной богооставленности. Этот вопль из самой сердцевины человеческого отчаяния, который вдруг, непостижимым образом, был назван Откровением Бога. Не в силе и славе, а в слабости и позоре. Не в ответе на вопрос о страдании, а в погружении в самую его бездну. Бог, сокрытый не где-то "наверху" в равнодушном величии, а здесь, внизу, в грязи, крови и крике покинутости. Бог, чье самое полное явление – это Его предельное сокрытие на Кресте.
Это ничего не доказывает. Это не отвечает на вопрос "почему молчит небо?". Это не отменяет аргумента о том, что Бога, возможно, выдумали. Наоборот, это выглядит как апофеоз человеческой проекции: создали себе Бога, который страдает как мы, чтобы хоть как-то оправдать невыносимость бытия. Крайняя форма утешительной иллюзии.
И все же... Этот Крест стоит. Не как ответ, а как вопрошание к нашим ответам. Как трещина в стене нашего логичного, безнадежного, одинокого материализма. Как немой укор всем нашим попыткам окончательно объяснить молчание неба лишь пустотой. Потому что здесь молчание неба было нарушено – не громом с небес, а воплем с креста. И последующей... тишиной гроба, которая почему-то не стала концом истории, а породила упрямую, немыслимую, передающуюся из уст в уста весть о Воскресении. Весть, которую тысячи людей сочли настолько истинной, что пошли за нее на смерть.
Это не доказательство. Это историческая заноза. Аномалия. Скандал для разума. Если Бог – наша выдумка для утешения, то зачем выдумывать Бога, кричащего об отсутствии утешения? Зачем выдумывать Бога, который не спасает Себя и не спасает нас от зла магическим жестом, а погружается в него с головой? Зачем этот странный, мучительный образ Бога, сокрытого в страдающем, а не от страдания?
Именно этот парадокс – Бог, явленный в пределе Своего сокрытия, в агонии богооставленности – повисает в воздухе после всех наших логичных, отчаянных и таких правдоподобных выводов о том, что мы одни. Он не опровергает тишину. Он делает ее... иной. Не просто пустотой, а, возможно, пространством, где прозвучал этот единственный, оглушительный крик с Голгофы. И где тишина после него – уже не прежняя.
Если Бога нет, то Крест – лишь трагический памятник человеческой надежде, разбившейся о реальность. Но если... если этот Крест – невыразимый знак того, что Бог есть, и что Он именно таков – то тогда все наши представления о Нем, о молчании, о страдании, о сокрытости – требуют радикального, мучительного пересмотра. Не для утешения. А для встречи с чем-то бесконечно более странным и тревожным, чем просто пустота.
И это "если..." повисает в воздухе. Без гарантий. Без утешительных заверений. Только Крест. Только крик в безмолвии. И тишина, которая после него уже никогда не будет просто тишиной отсутствия.